1975 год.
10 лет… Как это много и как мало того, что хотелось. Не совладать с судьбою. Того, что так хотелось, хочется, не даётся совсем. И кто бы думал, что жизнь так перевернет меня, что я – балованная, изнеженная, эгоистичная, замкнутая, с тихим голосом, не умеющая говорить, созданная для камерной жизни, любви, семьи, сделаюсь кандидатом технических наук, уважаемым руководителем, знаменитым специалистом и хорошим организатором. Всё наоборот… А любовь, нежность ушли из жизни безвозвратно и кажутся эфемерным, призрачным, забытым сном во время болезни. И всё одна, одна… Все преодоления – одна, все горести – одна. Помощь, поддержка – только от сестры Зоечки. Иногда «греюсь» у «Павловцев». У Натальи (Николаевны) – тоже Зоин подарок. А дети – горе. Столько в них сил, любви вложено и такое разочарование. И здесь судьба бьет, бьет… 10 лет, хочется подвести итог. 1965-й год – умерла мама… 10 лет нет ее на земле и нет следа, только наша память. А мама была такою деятельной, энергичной, приветливой, умной, общественной и тоже была ребенком, женщиной; и вот всё прошло, прошло. И мы тоже забываем. На окне в вазе веточка березы с могилы. Навестила в мае. А внуки уже не вспоминают. Обвинили. Я – часто мучают воспоминания о невнимании, огорчениях, которые ей доставляла своей глупостью, холодностью, отчуждением. Мамочка, согреть бы твои руки, которые были холодными в последнюю встречу с тобою. Как тебе тяжело жилось. Чего стоило в твоем возрасте дотащить Жорку в детсад, а потом бежать на уроки, и портфель с тетрадями подмышкою. А как тебе было неуютно осенью и зимою в Пушкине. Помню, как ты по вечерам гуляла по дорожке в нашем переулочке, встречала меня и натыкалась на мою холодность. И ничего ты не знаешь обо мне сейчас. А самое страшное, чего ты так не хотела, боялась, не понимала, осталось со мною – это одиночество, пустота вокруг меня. Не обрадовала тебя при жизни.
Григорий Павлович Вдовиченко.
Что ж еще в эти 10 лет? Кончилась любовь… Гриша [Григорий Павлович Вдовиченко, 1922 г.рожд.] приезжал в 1965-ом, опять яркая встреча, сильное чувство, тепло, нежность, казалось, всё переверну, не отпущу. И опять уехал, наобещал – «тебе волноваться нечего», «скоро приеду»…
Телеграмма, карты, мука, метание, письмо от жены и молчание, стена глухая. Перестала вспоминать Гришу. Для этого понадобилось 10 лет. Только сейчас могу оценивать его по действительным достоинствам. Последняя встреча в 1967 г. Очень тягостная для меня. Но всё равно жизнь, любовь, тепло, тепло, когда мы вместе. Сухие ржавые листья по улицам, чернильная вода пруда и - опять одна. Уже насовсем.
Не выдерживала, написала на Новый год, однажды в 1973 г. – ответная телеграмма. «Желаю… целую…» И опять ничего. Две недели ходила в счастливом тумане. А потом он рассеялся. На 1-е мая была в Феодосии в 1974 г. Где-то в глубине надеялась на встречу, ехала с такой надеждой внутри. Но трезвые мысли победили. Только позвонила. Услышала знакомый голос, манеру говорить, проявил интерес, но и всё. Рядом женщина, та же или другая?
Заметалась, хотела поехать в Севастополь, но унижение, опять поиск, подкарауливание. Уже не по возрасту, перехотелось. Съездила в Керчь разрядиться. Вот и всё. Прошел еще год, кончается 75-й, уже не поздравляю с Новым Годом. Всё прошло. (В начале 80-х, когда мы приезжали в Севастополь, выяснилось, что Григорий Павлович очень болен, ему ампутировали обе ноги.)
Болею. Опухолевый «кулак» обнаружился еще в 1965 г., всё тяну, страшно боюсь больницы, врачей. А рядом никого, чтоб силой лечить. Часто болит поясница. «Эту ночь я хотел бы рыдать на могиле далекой, где лежит моя бедная мать, Я кручину свою многолетнюю на родимую грудь изолью, Я тебе свою песню последнюю, мою горькую песню спою…» Это поет Гмыря.
И только работа, работа. Здесь спасение и занятость и некогда грустить. Одна работа спасает. В 1965 – начальник лаборатории. Потом соискатель. Страдала, тосковала, в черные осенние вечера, когда хотелось умереть, заснуть и не проснуться, заставляла себя учить философию, язык, кропала… Подталкивал Костя. После 1967 г. хотела бросить. Жизнь окончена. Но Костя вытащил, заставил. В 1971 г. – защитилась. А в марте 6-го умер Костя. Счастье на моем пути – встретить такого человека. Поддерживал, заставлял не останавливаться. И как жаль его! В 1972 г. утвердили, понизили, чтоб не платить много денег. Но все равно престиж, уверенность, перескочила на более высокий энергетический уровень. Такое было чувство, как у спортсмена, который взял наконец-то задуманную высоту. И облегчение. Можно по вечерам не думать о «свилях». И денег больше – сейчас 300 р. Во время подготовки – отпуск три месяца. Разбила на части, ездила в Молдавию. Там с Зоечкой, излучающей солнце, приветливость, энергию, - теплее и уютнее. Интересные люди вокруг, умные, интеллигентные.
Рита и М.Пелях. 1975 г.
Пелях… Умный, интересный, прекрасно говорит, пишет. Уже стар, ему больше 70-ти. Лысый, некрасивый. Но все равно – украшение земли. Редкого обаяния человек. И какое счастье, что нам он друг. Часто приходил, пили вместе вино под интересные разговоры. Слегка пытался ухаживать, но этого от него мне не нужно. Заметила, что Зоя к нему тянется. Еще на похоронах мамы. Когда было очень тяжело при выносе, прозвучал крик: «Мечислав Александрович!» В Свиридовке ее состояние зависело от писем. В Кишиневе вся посерела и заболела, когда не приходил, и как-то неловко вмешалась соседка Калина. Набросилась на нее. Потом вся скукожилась. Вот что бывает, даже когда к 60-ти… А я – один разум.
Рита в Требуженах. 1975 г.
Однажды на неделю уехала к Паше. Это было в мае. Завезли туда археологи. В домике вечером было холодно и тоскливо. От вещей, постели исходила сырость. Утром было хорошо, ставила сверху над домиком раскладушку и на ней кропала свою диссертацию, в антрактах читала Онегина. Через пару дней, когда освоилась, отправилась с Пашей в соседние Бутучены. Шли над рекой, а потом полезли в гору. Сначала всё шло хорошо, а под конец на почти отвесной стене, на козьей тропе стало очень страшно. Ползли на животе, цепляясь за малейшие выступы. Кое-как взобрались, и стало дурно от страха. Ну. А потом были в гостях у Пашиных родственников, чем-то угощали. Возвращались вечером через поле. Было тепло, из села доносилась музыка – барабан, бубен. Кого-то провожали в армию. Шли по селу, Паша со всеми здоровалась. Для нее это событие. Набросилась полная, широкая, цыганского типа женщина – Лиза, затащила к себе и давай носить графины с вином из погреба. Закуски – яичница, свежая редиска. И графин за графином. Настырно, шумно заставляла пить, не вырваться. Кое-как доползли до дома. Стало дурно, кровать плыла. А потом приехал В.И. Гуляли. Дошли до монастыря в скале. Разговоры, разговоры, тайное кокетство, любопытство. Но… не нужен. Особенно, когда начались попытки… Не мой стиль и сразу я на попятный. Но все же прогулка запомнилась. Всё было как-то очень красиво, ярко, своеобразно. Вечером были у Оли, опять пьянствовали, Сева изощрялся в остроумии. А утром заехали в лес, я выкопала плющ и он до сих пор жив, заплел всю комнату в Пушкине. Но это всё не существенно, крохи, мазок в картине.
Похороны Сержика Оболенского… Эпоха, жизнь. 25 лет назад в кабинете при поступлении на работу меня встретил Оболенский. «Родненькая, придете хоронить?» Лет 10 тому назад такой вопрос был задан. Ему тогда был 83-й год. 33 года разницы, никогда не воспринимала как мужчину. Хотел любить всех женщин сразу. Всегда есть лучше. Сам некрасивый, немножко смешной, симпатичный, умный, разносторонний – стихи, шахматы, книги. «Интеллектуал» - кто-то сказал в прощальном слове. А что я помню? Внутри образовался маленький мирок, связанный с Сержиком, и никто о том, какой он, этот мирок, не знал. Вот мне плохо, плохо… Уехал очередной поклонник. За утешением – к Сержику. Поехал со мною в Пушкин, привела в сад, сидели, разговаривали, одолжил 500 р. Так и осталось за мною. Потом говорил всегда: «привезла, показала старые туфли…» (валялись в саду).
Кода-то были в «Севере», угощал чем-то вкусным, когда-то на Витебском вокзале, в ресторане. Когда-то, когда уволилась, в августе встретил на Витебском, поехали в Пушкин. Привез цветную капусту, чернослив в шоколаде. Только я стала готовить, вдруг приехали Н.С., О.П., Б.Шварц. Пришлось их заговорить, а ему бежать. Боже, как я глупа была, как скупа… Потом вспоминали цветную капусту…
Как-то темной осенью были в Пушкине, читал свои стихи весь вечер. Потом уехал. Вся сжималась, ни разу не поцеловала, не приласкала. Говорил: «Марго, удивим мир! Поженимся!»
Весь сиял, когда приезжала на «Светлану». Бегал по столовой, убирал посуду, вытирал стол, кормил. Сержик, дорогой! Всегда меня мучают запоздалые сожаления. Несбывшееся, несделанное. Когда-то были в Русском музее. «Вырос в ногах у людей на картине «Государственный совет» (И.Репина). Кормили воробьев в садике, а потом как будто сидели в «Лакомке».
Сержик, Сержик! Глазки маленькие, блестели из-за очков. Ненависть к строю. Надежда, что он рухнет. Не выходил по воскресеньям на улицу, чтоб не видеть народ – «вязкое повидло». Всегда приходила к нему в кабинет, последний раз – постаревший, шаркал ногами.
А сегодня – в крематории. В раке из черного мрамора. Неузнаваемый, маленький. На лбу та же бородавка. И рядом портрет, где он совсем живой, умный, сияющий. Нажали кнопку – и поехал на тот свет. Сверху льется печальная музыка. Старые светлановцы. Умер на руках прелестной синеглазой Оленьки. Хоть – это счастье. Как человек беспомощен, слаб и ничто не защитит. Даже такого, как он.
Учил, как вести себя на новой работе. Следовала его мудрым советам. И если я чего-то здесь добилась, в этом есть и его участие. Как жаль, что мало знаю о его ранней жизни, до «Светланы». Так и не удалось поговорить, всё не хватало времени. Теперь его совсем нет. Ушло. Ушла жизни, кончилась.
Если б можно было что-то повернуть вспять и кое-что исправить, подправить, поступить по-иному.
(ОБОЛЕНСКИЙ СЕРГЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ 1893-1976. Специалист в области физики электроламп. В 1924-1973 работал на заводе "Светлана".)
9 апреля 1984 г.
Если б ума хватило описать происшедшее. Попробую. Злой рок всю жизнь висит надо мною и удивительно не покидает меня. Внутри больно, тоскливо, пусто. Боролась с ним. На какой-то период образовался просвет. После защиты. А сейчас грохнулась опять в черную яму. Выберусь ли из нее? Падений было несколько. Последнее в марте 1984 г. Но истоки его наступили раньше, подготовка велась заранее, а сейчас – итог.
Вместе с тем – почему? Есть ли в этом логика, справедливость? Как оценить произошедшее и кому дано это? Только времени, истории.
Мне уже 58. Когда дожила до 55, думала – проработаю еще три года и больше не буду. Но жизнь, работа увлекли. Научилась справляться с обязанностями начальника отдела, вошла во вкус дирижирования событиями, людьми, научилась подчинять их себе. Обнаружились, вернее, подкрепились, расцвели организаторские способности, и всё катилось по гладкой, наезженное дороге. Все мысли, чувства, силы, положительные эмоции в том театре, который назывался «работа». Научилась всё перемалывать и подчинять. Взвалила на себя непомерный груз начальника отдела, начальника сектора и руководителя темы. Закрутилась в видеопластинке. Работа безнадежная, невыполнимая, не обеспеченная материальной базой, но – сдвинула. Моя воспитанность, умение общаться на высоком уровне принесли свои плоды. И вот за 3,5 месяца до окончания темы и после 26,5 лет работы, в которой я ни разу не погрешила, не сделала чего-то нечестного, меня вышвырнули на улицу в течение недели. И чтоб не появлялась, обрезала контакты.
Дети – отрава жизни и привязанность в жизни… Путь избрали не лучший. Но не они его избрали, а так пошло сверху. Пожалуй, во всей жизни несчастье детей – самое тяжкое. И когда пишу, клубок распутывается, события расставляются по местам, получают оценки по заслугам.
Они не нашли себе жизни здесь. Устремились в поиски нового, неведомого, не совсем объяснимого.
Женя, племянник, вступил в брак и уехал в Англию. Уехал, уплыл и вступил в новую жизнь на чужбине. Мой сын, моя всегдашняя мука, сделал то же.
Дрожала, что выгонят с работы из-за Жени. В анкетах обязана указывать родственников, которые за границей. Летом нужно было повторно заполнить анкету. Надоело. Нет сил писать о погибшем в тюрьме отце. А тут еще Женя. А я всё боролась.
В октябре мой сын оживился, навел дома порядки, всё вымыл, вычистил. Постригся, похорошел. Из глаз ушла застылость. Звонит перед ноябрьскими праздниками, а в голосе радостная дрожь. Голос совсем другой. Сразу поняла, что произошло какое-то событие. В Пушкине 6 ноября сообщает, что подал заявление на брак с француженкой. Я так и упала. Всё внутри оборвалось, подкосилось. Ведь моя работа летит. Единственное, что у меня есть, рушится. Не спала всю ночь. Утром, чтоб как-то развеяться, поехала в Ленинград на демонстрацию. Вид был больной, грустный. В метро встретилась Фрумкис, которая ехала с маленьким, плюгавеньким, но своим мужем. «Что с Вами? Почему такие грустные, больные глаза?»
Нашла свой «Авангард». Пообщалась, сфотографировалась. Белецкая [Алина Семеновна], заполошная, суетилась, Саша Бушков с уже большой девочкой, Полина Львовна, всегда добрая и советующая всё посылать подальше. Но я-то знаю, что не пошлешь. На всё смотрела со стороны, знала, что работа моя может скоро кончиться.
George & Evelyne Sagnet, Febr. 1984.
А потом Ж. в выходные продемонстрировал портреты вдвоем с невестой. Понравились они на фото. Отлегло от сердца. У моего сына радостные глаза, он обнимает молодую симпатичную приветливую женщину. Решила – пусть будет, как будет. Пусть всё идет своим чередом. У меня еще есть три месяца жизни и будем ею пользоваться. Жила и помнила, что всё может быть в последний раз. Старалась не тратить деньги, что-то скопить.Начало конца наступило 4-го февраля, когда благополучно приземлился самолет из Парижа. Ж. до последней минуты волновался и не верил, что всё может произойти.
Я ему дала 100 руб., купил обручальные кольца. 100 р. сняла с книжки, купила ему обувь. Был почти босой, ходил в старых Жениных ботинках. Себя одевать не мог, зарплата не позволяла. 4-го встретил самолет. Накануне был у меня. После встречи приехал поздно, ночевал. Утром хорошо покормила, одела и отправила к 12-30 в загс на Петра Лаврова. Историческая улица. Готовилась, ждала на обед вдвоем. Вскоре – звонок! Небольшого роста, завитые темные волосы падают на лоб, закрывают глаза, брови красивые, черные, большие, мягкие глаза, приветливая улыбка, слабая ручка с тонкими косточками. Как будто был порыв у нее обнять меня. Но я не вышла из своего чуть отчужденного состояния. Сказала «здравствуйте!» и ни слова больше по-русски. Одета в черный свитер, шарф серый, белые пушинки пристали к свитеру, вельветовые синие брюки и лохматые, мехом наружу сапоги. Вид совсем не невестинский. Как-то скучно и неприятно.
***
Самое сильное чувство, выраженное по-разному – в детстве, во взрослом состоянии – это страх! Боялась темноты, завывающих пустых равнин, чего-то непонятного. Боялась упасть. В постели лежа, в раннем младенчестве – зачем я родилась в этой стране. Страх смерти при раннем осознании ее. Страх потерять родителей. Потеряла отца и почувствовала, что «это» непреодолимо. Папочка был защитой, моим дружочком, теплым уголком в моей жизни. Никто так не запомнился в детстве, как он. Сидим на диване и слушаем радио в наушники. Спать хочется, закрою один глаз, потом другой, чтоб не уходить.
Боялась людей, квартиры, соседей. Нас выбросили, а за стенкой – Молдованские. Забрали кухню, ходят «через нас». Мы – изгои. За стенкой визжит сестричка, поет Утесов. Сам огромный, с красными глазами. Работал по ночам. Чувство полной беззащитности перед ними. Боялась рот открыть в школе. Мама внимания не уделяла, выросли кривые зубы. Из-за страха перед врачами. Тепла для меня в маме не было. Занималась собою. Видно, и папа от этого страдал. Трагедия с В[алентином]. Тоже мама виновата. Если б была ближе, не случилось бы… Но и Жорочки не было б, моего сыночка. Страшная неуверенность в себе усугубилась всеми обстоятельствами. Молчание – мой удел, уход, напускной гонор, замкнутость.
Страх на работе. Одиночество и страх в институте. «Светлана» - сплошной страх. Разоблачение – не написала в анкете, где отец. Преследование Гусева. За всё бралась, тащила воз, но оценено не было. Один Оболенский защищал, поддерживал, симпатизировал. Собрание, где я – враг народа. Это уже под занавес. Рыдала несколько дней, решила уйти. Ушла через год. Жила по советам Оболенского. Добилась многого. Страх спрятался, но остался. Страх был, даже когда входила в построенную квартиру. Всё казалось, что выгонят, не пустят. Это после коммунальных унижений в Пушкине.
Рита. Варшавский вокзал, 21 июня 1984. Проводы сына во Францию.
